Ксения РудичСергей Кемпо: «Меня тянет на сложных личностей»
24 октября 2016
Продолжаем общаться с героями фильма «Проект Gemini». Мы решили взять интервью у главных противников фильма — Сергея Кемпо и Егора Корешкова. Начнём, конечно же, с плохого персонажа. Ну нравятся нам bad boys.
Встречаемся с Сергеем в гримёрке в театре им. Ермоловой, в котором он играет. Устраиваемся удобно на диванчике — напротив как раз стол Кемпо, который завален книгами о кино. А на стенах — афиши и плакаты спектаклей и фильмов. Сразу хочется узнать обо всех его героях, но начинаем с последнего фильма — «Проект Gemini».
О фильме мы уже писали, но в двух словах напомним: будущее, человечество пытается создать в космосе планету-двойник Земли. Но к коррумпированной системе есть вопросы у журналистов, которых играют Екатерина Шпица и Никита Волков. Запуску новой миссии, руководит которой герой Егора Корешкова, пытается помешать и персонаж Сергея Кемпо — советник правительства по связям с общественностью (и агент террористов) Фил Астер.
— Расскажи, пожалуйста, о своём герое Филе Астере.
— Прежде всего, это отрицательный персонаж. Именно поэтому мне было интересно играть его — это мой первый опыт такого героя в кино. Я всё время такой положительный мальчик, романтический герой. В представлении людей есть штампы, что если герой — плохой, то он обязательно должен быть злым, мешать хорошим героям. Он не такой. У него своя правда — он хочет помешать отправке модуля. Я, конечно, придумал ему историю, почему он этого желает, которая остаётся за скобками.
— Так-так. А подробности можно?
— Когда-то его родители были в первом отправленном шаттле Gemini, где и погибли, и он потерял всё. Это его собственные причины, из-за которых Фил и препятствует отправке модуля. Некая месть, если хочешь. Есть и вторая сторона — касаемо противостояния с доктором Россом (Егор Корешков). Наверное, они были когда-то друзьями, учились вместе, и я его просто подкалываю в фильме. Я решил, что Эми (Алёна Константинова) отказала моему герою из-за него. Но я им не мешаю быть вместе. И мой герой к нему относится нормально, как к профессионалу, понимает, что он делает. У него нет личного противостояния с ним, его главный враг — система, в которой он работает. Это система абсолютно тупых людей, которые могут думать только прямо, направо и налево. И для моего героя это круто, потому что он может ими манипулировать. Хотите тупо подчиняться правилам? Хорошо, я буду на этом играть.
— В последнее время в кино злодеи именно такие: видят больше, шире, чем хорошие герои.
— Да, это так. И я был бы счастлив, если бы была возможность ещё напридумывать, развернуться, показать больше деталей. Но роль Фила Астера оказалась довольно статичной, информационной, по сути все мизансцены в сценарии были сидячими или стоячими, у меня не было возможности показать какого-то действия. Экшн есть только в финале, когда я раскрываю все козыри. А так ничего злодейского, кроме как на крупном плане построить такое лицо «Ага! Хм!» [строит злодейское лицо], не получилось показать, как бы я этого ни хотел. Но я принимаю эти обстоятельства, и я понимаю, почему всё так, а не иначе. Мне помогала как раз моя собственная история и понимание, что я не просто злодей и должен быть плохим. На самом деле моему герою не нравится ни та сторона, ни эта. Я работаю на одних, потому что был случай в жизни (с родителями). Но это не значит, что я с теми, кто против запуска. Я понимаю, что везде одно и то же — система, машина. И ты должен быть жестоким в этой системе.
— Так он хочет сломать систему или выйти из неё?
— Систему эту не сломать, даже изнутри. Она так огромна, что ты там винтик. И Фил это понимает. Но при этом он сохраняет свою позицию независимости. Он не хочет быть тупым исполнителем «да, как скажете, начальник». Он даже с начальником держит марку. И в этом его сила. Он чувствует свою весомость. Он не пешка, он себя таким не считает. Поэтому я думаю, он и симпатичен всем злым парням с пушками.
— Ты, наверное, и выбрал эту роль, потому что хотел уйти от образа хорошего, романтичного мальчика?
— Да, когда предложили сценарий, мне он очень понравился. В театре я играю Дориана Грея. Дориан из ребенка, по сути, становится просто чудовищем, в спектакле есть путь развития персонажа, и зритель видит, как это происходит. В кино далеко не всегда есть такая возможность. И, конечно, как я уже говорил, мне хотелось попробовать что-то новое. Как шутит одна моя подруга: «Ты такой правильный везде, прямо миляга». И меня это бесит, хочется от этого уйти. Поэтому, когда выпадает возможность, сыграть то, что ты не делал в кино, и то, что для тебя ново — это самое крутое. Можно даже бесплатно играть. Мне интересна эта работа. И да, когда я увидел сценарий, сразу понял, что из моего героя можно сделать что-то интересное. Уже на пробах я обсудил это со Славой [Вячеслав Лисневский — режиссёр фильма], и он согласился с моим видением роли, при этом ещё многое добавил.
— То есть нашли вы общий язык быстро?
— Да-да. И это бывает редко. У меня такое было только с Лебедевым в «Экипаже».
— А в «Легенде № 17»?
— Тоже, просто меня там совсем чуть-чуть было. Там мы только познакомились.
— До «Экипажа» ещё дойдем. Пока скажи, как тебе космическая тема?
— Я обожаю тему космоса! Мне нравится всё, что не бытовое. И вообще, каждый человек — космос. «Интерстеллар» Нолана — это лучшее, что было в последнее время про Вселенную. Когда тебе не просто крутую графику показывают, а еще и человеческую историю на уровне космоса. И при этом сплошные интересные находки — меня режиссёр обманывает, заставляет чувствовать непригодным ни к чему, опускает до такого, что я ничего не знаю. Хотя я вроде что-то знаю о космосе, и вдруг планеты, где 7 часов — 7 лет жизни. И я понимаю: боже, как круто, Нолан меня просто смял. Становится неважно, правда это или фантазия. Мне так нравится, когда меня обманывают, когда мной играют, манипулируют как зрителем, и я забываю обо всём. И потом хожу воодушевлённый и вдохновлённый. Мне «Гравитация» безумно понравилась. И какие там съёмки! При этом есть трогательная история. Ведь без человеческой истории можешь хоть обснимать космос… что толку. Красивую вселенную я и по National Geographic увижу.
— Тебе больше нравится быть актёром или зрителем?
— Актёром, конечно. Потому что как зритель я могу только видеть со стороны. А актёром я могу быть участником, созидать изнутри. Я как зритель могу максимум воспринять информацию. А как актёр могу быть и с той, и с другой стороны. Это здорово, когда ты можешь творить.
— Ты можешь сказать, что уже создал что-то такое?
— Я что-то смог про себя сказать только после «Экипажа». До этого были просто какие-то попытки. В кино вообще тяжело попасть, наверное, сложнее, чем в космос полететь. Именно в хорошее кино. И у меня получилось, потому что я готовился, верил, ждал. Как космонавт. У меня после «Легенды № 17» четыре года не было работы в кино. Хорошо, что был театр — кстати, именно в то время я сменил театр. Я полгода пробовался на роль в «Экипаже». И хорошо, что сложилось, потому что именно там у меня появилась возможность сделать из ничего какой-то целостный образ. У меня первоначально почти не было слов там, но мы пробовали, занимались творчеством. После этого фильма я почувствовал уверенность, что я что-то могу как творец. Быть не просто говорящим лицом.
Поэтому, когда появляется что-то новое, мне вдвойне интересно. Николай Лебедев совершенно по-другому работает, идёт совершенно другая подготовка. И я понимаю почему. И мне было интересно работать в «Проекте Gemini», потому что я должен был работать сам, как творческая единица. У Славы это дебютная режиссёрская работа, которой он долго ждал. И я понимал, что ему будет абсолютно не до того, чтобы разбирать роль, ему надо решать много других проблем, и на площадке всегда будет возникать уйма сложностей, поэтому актёры во многом были предоставлены сами себе. При этом он всё равно находил время и подсказывал какие-то вещи.
— И как тебе комфортнее работать — создавать образ вместе с режиссёром или трудиться над ним самому?
— По-разному. Мне и так, и так понравилось. Это опыт. Всё равно я шёл с багажом того, что было. Я вообще не знал, что получится. А сейчас я смотрю — и мне нравится. Я видел уже нарезки из фильма — это выглядит брутально и многообещающе. Красивая компьютерная графика — визуально ролик точно будет запоминаться.
— А как кино воспринимаешь ты? Визуально, на слух или комплексно?
— Конечно, когда в совокупности все детали работают воедино. Когда камера не снимает отдельно своё кино, а актёры своё, когда картинка работает на атмосферу, а актёр действует, двигая сюжет. Когда есть изначально сильный сценарий… Музыка… Вернусь к «Интерстеллару» — там есть чумовой красоты кадры, когда все в опасности, а потом раз — и разговор с дочерью. И я забыл обо всём, я хотел быть там вместо МакКонахи, участвовать в этом. Ещё и музыка меня добила… Или куб Нолана в конце. Когда думаешь: «Чёрт, я в его голове. Но на самом деле я в своей голове. И вообще где я нахожусь!?»
— Получается ли использовать те вещи, которые ты видишь в кино у других?
— Получается, но пока чаще в театре, в работе в кино пока просто нет такого опыта. Но я жду и буду ждать. Я рад, что появился «Проект Gemini» — для меня это был глоток воздуха.
— В театре твоя игра поменялась после того, как стал играть в кино?
— Я стал чувствовать разницу наконец-то. Потому что чаще всего я приходил на площадку — и думал, ну вот, как в театре. А всё совершенно по-другому. Вроде бы похоже, есть общее. Но всё равно кино для меня — это крупный план, глаза, внутренний мир. Театр — это другое пространство, выразитель не глаза, а тело, так как зритель в основном видит средние и общие планы, он не видит твоих глаз. Есть энергетика, безусловно. Но одно дело, когда ты посылаешь её из сердца, телом, голосом. А в кино у тебя есть возможность передать это, даже не говоря ничего, используя лишь поворот глаз. Хотя и в театре это возможно, но все равно не так, как в кино. Я сам еще учусь всему и пытаюсь находить что-то новое…
Мне нравятся в этом отношении американцы, они постоянно ищут — постоянно в тренинге. Ведь никогда не знаешь, что именно тебе поможет. Надо набирать-набирать-набирать и в какой-то момент — брать и использовать то, что тебе подходит в данной сцене или роли.
— Самое неожиданное — откуда ты брал этот опыт?
— Чаще всего это какие-то актёрские вещи. Детали. Когда на контрапунктах работаешь. Зритель ожидает увидеть одно, а ты даёшь ему другое, совершенно неожиданное, но исходя из образа персонажа. И тогда это работает, и зритель: «Вау! Ничего себе!» Когда человек прыгает с одного горящего микроавтобуса на другой и вдруг поправляет галстук, хотя может погибнуть. Так и создаётся образ. [Сергей имеет в виду своего героя из «Экипажа» — он бортпроводник, поэтому поправлять галстук для него — привычка, — прим. автора]. Это даёт мне ещё больше в понимании человека. Деталь, которую не все поймут, не важно. Но именно это и есть суть работы актёра — в мелочах. Мне нравится, когда ты текстом передаёшь суть, когда ты зрителя должен визуально убедить. Когда ты играешь не то, что произносишь.
— А в «Проекте Gemini» ты опять играешь с Катей Шпицей?
— Да, мы вновь пересеклись. На момент, когда я проходил пробы, я ещё не знал, что Катя будет в фильме. И мне через некоторое время, после того, как меня утвердили, приходит смс: «Ну здравствуй, Астер». От Кати.
И я такой:
— Вау! Ничего себе! А ты кто?
— Джейн.
— Ах Джейн, ну увидимся!
Что самое крутое — в «Экипаже» я был такой задрот, а она была как бы выше меня — я такая женщина, такая сексуальная, а ты что? А здесь — наоборот. Я мог отыграться на ней! Вот это было круто! Потому что её персонажу нужно было что-то от моего: нужно было куда-то пробраться. Так что я мог отомстить ей чуть-чуть, чисто по-актёрски. Построить какие-то взаимоотношения за кадром. И зритель этого не знает, а у меня был счёт: «Ты мне там отказала, я тебе здесь отомщу». Я мог стоять и думать: «Ну давай, играй, я тебе сейчас отказывать буду».
— Как она это восприняла?
— Ну это же было между нами, мы это не обговаривали. Это была моя внутренняя тайна. Но я думаю, она её просекла.
— Часто получается видеться с коллегами вне съёмок?
— Нет, к сожалению. Вот мы с Катей познакомились — она приходила на спектакли ко мне. Но всё равно — это точечные встречи. С Егором Корешковым мы очень смешно встретились на Сахалине в музее Чехова. Я шёл и думал, не зайти ли мне в музей. Открываю дверь и вижу — стоит такой в пальто, денди. Егор Корешков на Сахалине. Мы, конечно, обменялись фразами наших героев из «Gemini» и пошли на экскурсию по всему музею. Потом потусили, погуляли, обсуждали «Gemini», кино.
— Ты там был на фестивале «Край света»?
— Да, и это действительно край света. Природа — потрясающая. Но уровень жизни там, конечно, тяжёлый. Мы объездили весь полуостров по кругу, и там есть всё ещё заброшенные деревни, со времён каторги. Но это стоит видеть.
— А с «Экипажем» ты много где поездил?
— Нет. Мы снимали в Крыму и в Подмосковье — в Жуковском.
— «Работа» бортпроводника легко тебе далась?
— Знаешь, я когда на пробы пришёл, была мысль: первое, что нужно будет показать — профессию бортпроводника. Нас отправили с Катей на курсы, и после этого я понял, что эта профессия совсем о другом. Все действия происходят автоматически, и стюарды не то, кем мы их считаем: «рыба-курица» — они отвечают за жизни людей. Они и при входе в салон стоят не просто так — они считывают людей, они же потрясающие психологи. До фильма я этого не знал. Поэтому сейчас совершенно иначе отношусь к бортпроводникам.
И, знаешь, что было смешно. Я летал недавно «Аэрофлотом», и стоит бортпроводница, улыбается мне, а у неё написано «Виктория» на бейдже. Так звали Катину героиню. Я решил под дурочка сойти:
— Ой, а вы прямо как героиня из «Экипажа».
— Да, — она мне отвечает, — я смотрела этот фильм.
И не узнаёт меня.
— А как вам вообще фильм?
— Ну так, но мне первый больше нравится.
— А как ребята, которые бортпроводников сыграли?
— Они молодцы, передали профессию хорошо. К ним нет придирок.
И я довольный пошёл на свое место. Меня, кстати, вообще никто не узнаёт, и мне это так нравится. Я сейчас не кокетничаю.
— То есть тебя даже стюардессы не узнают, хотя казалось бы, они должны?
— Нет. А у меня и образ там совершенно другой, этакого задрота, я в жизни не так выгляжу. Так что я не знаю, что это такое — проснуться знаменитым. Я просыпался каждый день счастливым, пока работал там. Это самое главное. Я каждый день шёл на площадку и говорил себе: «Боже мой, я тут». У меня нет опыта такого, как у Кати, Данилы. И, наверное, поэтому я смотрел на это всё как ребёнок.
— Получается, твой персонаж в «Экипаже» — он такой задрот, как ты сам сказал. Что это значит?
— Нет, он не задрот, конечно же. Он просто выглядит так из-за прически. Он такой правильный советский парень. Он не знает, как себя вести с людьми, с девушкой, кажется скучным сперва. Но мне это и нравилось: мой герой изменился. В экстремальной ситуации он проявляет себя как мужчина. То есть, в обычной жизни, он вроде всё делает как надо, а ничего не выходит. И тут человек чувствует себя как в своей тарелке.
И этот персонаж действительно близок мне. Я реально иногда не знаю, как вести себя с людьми. Но в экстремальной ситуации действительно знаю, что делать. Вот это я развил и использовал. Конечно, сейчас дай мне его сыграть, я немного по-другому бы сделал, какие-то сцены иначе отыграл.
— А ты прямо сидишь и смотришь фильмы свои?
— Да, проходит время, и ты оцениваешь — вот это круто, вот тут я бы поменял, потому что здесь повторяюсь. Но это уже потом приходит. Первый раз, когда я смотрел «Экипаж», ужасно волновался. Я ненавижу смотреть на себя. Но в какой-то момент я забыл, что это я. И мне понравилось, что я делал. Я был действительно горд за себя. И это было круто, потому что мы настолько забитая нация, что не умеем друг другу сказать, когда мы что-то делаем хорошо. Кстати, вот это делал Козловский всегда. Он никогда не держался особняком, всегда помогал. И Машков также — они с тобой шутят, поддерживают, держатся наравне. И у тебя сразу вера в себя такая огромная, это так здорово.
— А в театре это легче же. На сцене ты можешь переиграть один спектакль не один раз.
— Могу. При этом в кино тоже дубли есть. Но в театре это каждый раз что-то новое. Поэтому я всегда советую смотреть спектакль не сразу, а после того, как актёры разыграются.
Обращаю внимание, что над зеркалом висит в том числе плакат «Экипажа» и много театральных афиш.
- Это мои новые афиши спектаклей в театре Ермоловой. А этот ангелочек — от Иры Пеговой, я думаю, ей будет приятно узнать, что он всё ещё у меня.
— А со съёмок уносишь что-то на память?
— Конечно, всегда что-то беру. С «Легенды № 17» у меня хоккейный свитер СССР ЦСКА. С «Экипажа» у меня отрезанный мой галстук в крови весь. Он весь в крапинку, изрезанный. С «Gemini» не получилось ничего взять — у меня там был только очень дорогой костюм и борода. Я оттуда вынес опыт общения на английском. Я сейчас заново начал его изучать, так что это то же что-то.
— А есть какая-то роль в театре или кино, которую бы ты хотел сыграть?
— Я, честно говоря, хочу играть то, что ещё не делал. А я столько ещё не играл, что полно ролей. Я вот никогда не думал, что смогу сыграть Дориана Грея, потому что он же совершенно иной. И я, когда начинал играть в театре, постоянно думал, ну какой я Дориан Грей? Потом, когда-нибудь, я хотел бы сыграть Зилова в «Утиной охоте» [пьеса Александра Вампилова 1967 года — прим. автора]. В театре или кино — не важно. Мне кажется, что и в персонаже, и в пьесе есть столько всего. И там не бытовые вещи, там космос. Но пока я ещё не Зилов, пока я ещё пацан, но когда-нибудь потом… Да полно всего. Может быть, Билли Миллигана или Дон Кихота. Ещё мне хочется в Карамазовых сыграть. Причём, я понимаю, что в процессе взросления постепенно перехожу с одного брата на другого. Я считаю, что это потрясающее произведение, потому что Достоевский рассказывает, каким человек может быть, начиная от Алёши, через Диму к Ване. Сейчас я хочу сыграть Ваню Карамазова, разговаривать с тёмными силами, со своими бесами. Это интересно, потому что он — ни плохой, ни хороший. Вот Алёша — он чистый, праведный. И это у меня было в институте — я хотел его сыграть, как и князя Мышкина. Но сейчас меня тянет на тяжёлых, на сложных личностей. Мне очень нравится копаться в этом, потому что мы все далеко не Алёши Карамазовы. И мне кажется, что во мне это всё есть. Как говорится у Сафона: «Мы рождены богом, но миром правит дьявол».
— Слушай, я как раз недавно перечитала «Игрок», и мне кажется, что Алексея Ивановича ты бы как раз мог сыграть.
— «Игрок», да, прекрасно. Опять достоевщина.
— Ты много читаешь?
— Да, сейчас много. В данный момент я помешан на испанском авторе Карлосе Руисе Сафоне. Он не продаёт Голливуду свои романы. Но они просто потрясающие. Это мистический реализм, при этом там есть и романтика, любовь, ненависть, смерть, детектив. И при этом там есть детство вокруг. И тебя настолько очищает. Я думаю: «Как это здорово, как я хочу это сыграть, как я хочу в этом во всём побывать». Действие в Барселоне происходит, так что сейчас я очень хочу в Барселону. После него, кстати, я прочитал «Шантарам» — и ничего. Вот Сафона ты взахлёб читаешь, я давно не получал такого удовольствия от книг.
— Ты несколько раз говорил о внутреннем ребёнке. Сколько лет ты бы себе дал?
— Я очень рад, что он у меня есть. Моё восприятие ребёнка я в себе берегу, скрываю, потому что это помогает мне жить. А по возрасту — мои 11-летние друзья взрослее меня [смеётся]. Я вижу как дети перерастают меня, как в 5−6 лет меняются, в них пропадает что-то. Когда детям нравится что-то, они говорят: «Ты смешной». Я до сих пор смешной. Вот когда они мне скажут, что я не смешной, тогда всё.
— Прекрасно представляю, о чём ты говоришь — я работала в школе…
— И я тоже работал. Вёл школьный театр — играл с детьми.
— И сейчас в 5−6 классе, они такие взрослые — я себя вспоминаю, совсем о другом думала.
— Я в 5 классе в футбол только играл. Ничего не делал.
— А ты можешь сказать, что у тебя было счастливое детство?
— Нет. Я недавно это себе сформулировал, что я не хочу возвращаться в детство. Я реально начал жить года 3−4 назад. Вот я стал получать удовольствие от жизни. Потому что до этого всё время я боролся со своими детскими комплексами, которые были в связи с жизненными обстоятельствами. Все мои воспоминания о детстве как будто оттягивают меня назад, поэтому я не хочу об этом вспоминать. Но. Если бы его не было таким, не было бы меня сейчас с этой детской непосредственностью. Есть с чем сравнить. И у меня тогда ценности какие-то заложились.
— Всё понятно, Серёже Кемпо — три года. [cмеёмся вместе]
— Серьёзно. Мне нравится играть с детьми. Я дружу с детьми чаще всего. Даже когда со взрослыми теряется контакт, их дети мне пишут: «Кемпо, куда пропал?».
— А они тебя воспринимают как актёра?
— Нет. Они меня воспринимают как своего. Я с ними на равных. Я не пытаюсь их поучать. Они намного мудрее и умнее, чем кажется.
— А твой внутренний ребёнок — он шалопай или мудрый не по годам?
— Мой внутренний ребёнок… Чёрт возьми, интересно. Он, безусловно, хулиган. Я был хулиганом страшным, когда учился в школе. Меня даже выгоняли из школы, хотя я учился хорошо. Но в 10 классе я загнал его в угол. А сейчас хулиганю с детьми в основном. Я знаю, чувствую их. Поэтому мой внутренний ребёнок — он разный. В чём суть детей? Они личности. Они не зависят ни от кого, не зависят ни от чьего мнения. И чем больше им навязываешь — тем больше они сопротивляются. Но потом они меняются — взрослая жизнь, правила, «ты должен», хотя ты никому не должен ничего в своей жизни.
— А от кого больше всего зависишь ты? От чьего мнения?
— Ой, я раньше очень зависел от всех. Сейчас нет такого, что кто-то мне скажет, а я начну слушать. Я такой, какой я есть. Всё, что нравится вам, не обязательно нравится мне. Все мои друзья никогда мне не навязывают, а советуют — я могу прислушаться, могу нет. Я понял, что самое главное что есть у человека — это свобода. Её никто не может отнять. Сейчас я свободен. Я не боюсь оказаться на улице, оказаться без театра. Конечно, есть фактор денег — и они дают тебе другую свободу, материальную. Иногда меня это очень раздражает. Потому что когда их нет — ты вынужден прогибаться. «Служить бы рад — прислуживаться тошно».
Ещё одно важное качество, которое у меня от ребёнка, когда мне говорят: «Делай», я буду делать по-другому. Когда мне родители говорили: «Да какой ты актёр? Иди в строители». Я сказал: «Хорошо». Три года поступал, и в итоге поступил.
— Неожиданный вопрос — с кем из ныне живущих или умерших людей хотел бы встретиться?
— Встретиться? Хм… интересно [задумался]. Если встречаться — это значит зачем-то, значит что-то взять от него, опыт перенять. Мне кажется, все люди, которые должны быть в моей жизни, они встретятся. Они будут. Главное верить — послать сигналы в космос.
Я хочу с ДиКаприо сыграть в кино. Это действительно моя мечта как актёра. Ещё Райан Гослинг мне нравится. Мне кажется, мы втроём могли бы что-то интересное замутить. Правда, ещё туда нужно Марион Котийяр, Эмму Стоун. И нам нужна взрослая актриса, безусловно. Это будет назваться так, как в КВНе: Леонардо ДиКаприо, Райан Гослинг, Сергей Кемпо, Марион Котийяр, Эмма Стоун в фильме «Какого хрена здесь делает Сергей Кемпо?» [смеётся].
— Так, а к актёрству ты как пришёл? Самодеятельность, КВН тот же?
— Нет, я играл в футбол всю жизнь. И меня в школе в 10 классе попросили сыграть на сцене. А мне очень нравилась девочка, которая должна была играть принцессу. А мне досталась роль принца — точнее, Щелкунчика, который вырос. И я помню на всю жизнь этот момент — какой-то золотой костюм, трико, у меня потели руки страшно. Вся школа смеялась. Но я стоял с ней. И она не обратила на меня никакого внимания. Потом меня ещё в 11 классе позвали, и мне безумно понравилось. По ощущениям. Как в спорте. Вообще, спорт и театр очень схожи по ощущениям — ты никогда не знаешь, что будет дальше. Это тот же выброс эмоций, адреналина. Это постоянное движение вперёд. И тогда меня захлестнули эмоции, и я понял: я влюбился в театр. Я помню, как попал на прогон спектакля «Номер 13», и он меня добил окончательно. Мне захотелось быть там, частью этого мира — на сцене.
— Слушай, а у тебя не было списка — надо сделать до 30?
— Нет, не было. Но сейчас есть. Но он немного другой. Каким я хочу быть и каким я не хочу быть. И я перечитываю время от времени и думаю, так, а вот этого у меня уже нет, от этого я тоже избавился. Это всё тренинги — актёрские, психологические.
Я люблю выходить из зоны комфорта постоянно. Не люблю, когда всё по правилам. Когда всё хорошо. Когда с утра выпил «Актимельку» — и всё хорошо, бактерии в животике. И в профессии, и в спорте я даю себе стрессовые ситуации. Тогда организм включает другие режимы, ты себя заново открываешь. Это я очень люблю.
— И не могу уйти, не задав этот вопрос — что значит твоя фамилия?
— Кемпо. Кемпо. Есть интересная правдивая история. Когда моего прадеда подбросили под дверь — это было в Польше. И получилось «кем-то подкинутый» — Кемпо. Я в школе так комплексовал из-за неё, а сейчас я горжусь своей фамилией. Меня друзья все называют по фамилии. И я не хочу, чтобы меня Серёжей называли. Даже дети меня называют: «Кемпо-Кемпо».
— А у тебя сумка с фестиваля Торонто — был там?
— Нет, мне подарили. Но я там буду! И, конечно, хочется, с чем-то своим поехать. И там всегда прекрасная программа — новые интересные фильмы!
— А что тебе понравилось из последнего в кино?
— «Капитан Фантастик», «Равные». «Светская жизнь» очень лёгкий — смотришь и прямо отдыхаешь. Хотя мне у Вуди Аллена «Полночь в Париже» всё равно больше нравится. Но финал «Светской жизни» прекрасен.
— Сколько раз ты смотрел «Полночь в Париже»? Просто я — раз 5−6 точно.
— Два. Второй раз на Котийяр смотрел. Вообще я люблю сериалы современные американские. «Во все тяжкие», «Фарго», «Настоящий детектив». «Мост» оригинальный очень крутой. «Игра престолов» мне не очень. Хотя я люблю фэнтези: «Гарри Поттер», «Властелин Колец», сказки.
— Ну и под конец, давай вернёмся к «Проекту Gemini». Какое будущее для нас ты видишь?
— Мне кажется, будет Большой Взрыв. Должно погибнуть что-то, чтобы дать новое. Поэтому, мне кажется, будет что-то новое. Вряд ли там буду я. Я уверен, есть много неисследованных планет, и там есть жизнь, так что всё возможно.
— А если бы тебе сейчас предложили сесть в космический корабль и улететь исследовать космос — согласился бы?
— Один — нет. Я бы очень хотел, чтобы это выглядело как ковчег. Чтобы была собака, енот, чтобы было весело. Ну, и Котийяр, конечно же.