Наталья Кудряшова: «„Пионеры-герои“ — не про советское детство»

22 июня 2015

В прокат вышел фильм «Пионеры-герои» о том, как и во что выросло поколение последних советских пионеров. Синемафия встретилась с режиссером Натальей Кудряшовой и узнала, зачем она сняла этот фильм.

«Пионеры-герои» — полнометражный дебют режиссера Натальи Кудряшовой, снятый на базе Кинокомпании СТВ. Это история о трех представителях поколения, родившегося на рубеже семидесятых-восьмидесятых годов XX века — последнего поколения, заставшего Советский Союз незадолго до распада. Вчера они были наивными романтиками, воспитанными на рассказах о Ленине, «Неуловимых мстителях» и о борьбе пионеров против фашистских захватчиков, а сегодня крутятся белками в колесе большого города — но нереализованные детские мечты о подвиге не дают им покоя.

Мировая премьера картины состоялась на 65-м Берлинском фестивале в программе «Панорама». Российская — в главном конкурсе Кинотавра. С 18 июня лента идет на экранах российских кинотеатров.

Синемафия встретилась с Натальей Кудряшовой на петербургской премьере фильма и поговорила о съемках и о том, как вообще родилась такая идея.

Я видел вашу предыдущую работу — короткий метр «Утро Лизы». Его и «Пионеров-героев» объединяют такие темы, как одиночество в большом городе, поиск смысла жизни, поиск цели. Так и было задумано — продолжить линию, начатую в «Утре»?

Нет, я такого не задумывала. Если есть какая-то связь — наверное, это хорошо, значит, есть какое-то внутреннее высказывание, которое протянулось от этой короткометражки до «Пионеров». Может, дело в том, что вы меня там видели на экране?

Нет, скорее тематика, настроение, стиль.

Ну, если проявился стиль, то это очень круто. Даже не претендую пока.

Как вы подбирали актеров-детей?

У меня была прекрасный кастинг директор Юля Миловидова, с которой, надеюсь, мы и дальше будем сотрудничать. Мы полгода окучивали всех детей, их через нас прошло огромное количество. Мне очень важна была похожесть на взрослых актеров, потому что у меня такой мозаичный сценарий, не предполагающий явных флэшбеков. Найти детей было не просто, и в какой-то момент возникла паника, потому что мы их не могли найти. Никиту на роль Сергеева нашли в последний момент. Взрослый Сергеев уже у нас был и нам нравился, и мы никак не могли найти похожего мальчика, который был бы живым и смог бы существовать правильно. Огромное, колоссальное количество энергетических затрат было положено на то, чтобы найти «своих» детей, но зато с ними не возникало проблем на площадке, так как найдены были именно «те самые», с которыми довольно круто и легко работалось. Они очень много давали, не было истощения от работы с детьми, чего я очень боялась.

Как работали в сценах, где дети плачут? Приходилось манипулировать?

Нет, ни в коем случае. Мы их не били, не кололи иголками, не доводили, не говорили, что никогда мама не придет — у нас всё было подчинено нашей идее. Не могу сказать, что я им день и ночь объясняла, кто такие пионеры, но я им четко говорила о том, что мне нужно, и работала с ними, как со взрослыми, не переходила на детский язык — и слава богу. Эти слезы — работа взрослого актера и режиссера, которые находятся в партнерской ситуации, абсолютно друг другу доверяют. У нас с детьми был колоссальный контакт, не было такой сюсюкающей любви, которая иногда возникает, а было взрослое, подлинное взаимодействие.

Обычно в фильмах, где действие происходит в разных эпохах, используются и разные визуальные стилистики. У вас стилистика изображения, что редкость, в современности и восьмидесятых — одинаковая, обе эпохи сняты на цифру, за счет чего прошлое становится как бы ближе, возникает ощущение, что всё это было только что.

На самом деле я бы с удовольствием снимала на пленку, но бюджет не позволял даже думать о ней. Изначально мы хотели снимать в нарочито разных стилистиках, думали о «Посторонним вход воспрещен» как о референсе советского детства и о живой ручной камере для взрослой части. Но в какой-то момент мы смотрели «Электроника», «Гостью из будущего» и поняли, что этакий примитивизм съемки восьмидесятых намного лучше и ближе нам, чем та съемка, что была в шестидесятых. Впрочем, мы хотели снимать нижние ракурсы, и снимали, но потом на монтаже я от всего этого отказалась, решив, что будет лучше, если у фильма будет более-менее выдержана какая-то единая стилистика, потому что мы говорим не о разрыве двух времен, а об их связи. То, что оно связалось — это именно на монтаже мы отобрали какое-то более простое визуальное решение. Думаю, что это помогло приблизить.

Расскажите о вашей работе как режиссера-дебютанта с продюсером.

Я очень долго шла к Сергею Сельянову. Вернее, я к нему очень стремилась — но очень боялась к нему идти. Со сценарием «Пионеров-героев» я пошла учиться на Высшие режиссерские курсы, потому что хотела поучиться, чтобы его снять. Я этот сценарий все время куда-то посылала, большому количеству людей давала его читать — и абсолютно все хотели его исправить, как-то выпрямить, сделать более удобоваримым, более зрительским, более понятным, менее острым. В какой-то момент я устала от этого и подумала — или да или нет, уже внутри назрело! Пошла на СТВ, отдала сценарий, и как только Сельянов его прочитал, мы с ним встретились в первый раз — и на той же встрече он сказал, что мы точно будем это снимать. У него не было никаких претензий к сценарию. Единственное, что он был короче, и мы решили еще что-то дописать. Пару сцен я дописала — сцену с пробами и ту сцену с психологом, которая про гуся. И все. Не было никакой жесткой редактуры. По поводу кастинга тоже на меня Сельянов не давил. В принципе Сельянов — очень интуитивный человек, он очень четко чувствует, где режиссер сомневается. Те позиции, где я сомневалась, мы обсуждали, находили какие-то общие решения, но таких позиций было немного. Там, где я была абсолютно уверена — он не мешал вообще. В принципе, это такое счастливое взаимодействие, когда я сделала абсолютно то, что хотела. Это может кому-то нравиться, кому-то не нравиться, но я сделала то, что хочу. Для дебютанта это, конечно, колоссальная удача, опыт, счастье.

Сколько у вас было съемочных дней?

28. Немало. Я, в общем, билась за 32 смены, потому что очень боялась, что с детьми будут проблемы, что придется что-то переснимать. Но потом уже в процессе мы сократили с тридцати двух до двадцати восьми, что позволило нам удержать бюджет. Тридцать две мы бы, на самом деле, и не потянули.

Монтаж, который мы сейчас увидели, соответствует тексту полностью? То есть, вы ничего не удаляли?

В целом — да. Там выброшена только одна сцена с психологом, первая. Мы должны были ее снимать в определенном месте, а нам этот объект просто не дали — и мы сняли сцену без него. Когда я смотрела ее на монтаже — она хорошая, но она просто уже не имела никакого смысла, я понимала, что просто вру себе. Я перфекционист, и либо получаю то, что хочу, либо, видя, что это не получилось…

Каковы ваши ожидания от публики, как современный зритель поймет ваш фильм? Нам, людям 30+, это точно будет понятно — я сам был октябренком и прекрасно помню, что это для меня значило и с чем ассоциировалось, а тем, кому сейчас 20−25?

Ко мне очень много подходит таких людей. Они были в Берлине, на «Кинотавре», на московской премьере — при том, что я не хотела их звать, понятно, что на фестивалях люди как-то с кино связаны. Но на московской премьере было много моих знакомых двадцатилетних, и настолько от них потрясающие отзывы, и настолько им это всё понятно, близко… Я понимаю, за счет чего: фильм, конечно, не про советское детство совсем, он — про наше время. И то, что происходит в нашем времени — остро чувствуют, думаю, не только тридцатилетки и люди постарше, но и двадцатилетки.

Прочитав анонс и идя на фильм — боялся, что это будет еще одно кино на тему «раньше трава была зеленее» и поразился, что это не так: он о том, как сложно быть взрослым.

Да, это о том, какие сегодня мы, в которых живет тот восьми-девятилетний человек.

Все-таки фильм вызывает некое противоречие. Взрослые персонажи — люди так или иначе состоявшиеся. Может, менее состоявшиеся, чем они бы того хотели…

Они востребованные, конечно. Мы и добивались того, что это не лузеры.

…при этом у них ощущение, что жизнь проходит зря и пора в гроб.

Нет, у них ощущение острой нехватки смыслов, острой нехватки чего-то в пространстве, к чему можно подключаться. Правда, эта прекрасная европейская идея стяжания материальных благ — она не совсем приживается в русском человеке. Очень много у меня знакомых, у которых, по современным меркам, всё просто в шоколаде, но при этом ощущение чего-то «недо…». Может быть, из-за детства этого странного, в котором все воспитывались и стремились к надличному чему-то, большему, чем мы сами.

Но вы — кинематографист. Неужели так сложно найти цель в жизни? У вас-то она точно есть.

Почему? Они же нашли себя, эти герои.

Оля не нашла. По-моему, она так и осталась в этом состоянии.

Оля… она задает вопросы. Она такой человек — носитель этого внутреннего вопроса к себе, ко времени. Кино про выбор, на самом деле, про умение и необходимость отличать подлинное от подмены, например. Это такие всё общие слова — очень сложно говорить, потому что впадаешь либо в пафос, либо в какой-то идиотический формализм.

А вот Сергеев. Он вроде уходит в монастырь — и тут же выясняется, что теперь он уже во внутрицерковной сфере будет учиться в семинарии, делать некую карьеру, применять практически те же свои таланты, что и раньше. Не вернулся ли он обратно на тот же путь?

Это вопрос! Я в этом фильме задаю вопросы и ничего не утверждаю. Не знаю, что будет с Сергеевым, это открытый его финал.