Синемафия

Кино и театр: Александр Галибин — «Меня всегда интересовал человек в пограничных проявлениях»

8 сентября 2016

9 и 10 сентября в Петербурге на сцене Театра-фестиваля «Балтийский дом» актер и режиссер Александр Галибин представит премьеру — спектакль «Анна. Трагедия» по мотивам романа Льва Толстого «Анна Каренина». Синемафия воспользовалась моментом и поговорила с Мастером о театре и кино.

Александра Галибина знают все поколения. Советские дети любят его как Принца из «Ослиной шкуры». Советские мужчины обожают Галибина как Пашку-Америка из «Трактира на Пятницкой». Современные зрители всех возрастов запомнили его Мастера из сериала Владимира Бортко «Мастер и Маргарита». Телезрители видят Александра в передаче «Жди меня» на Первом канале. Театральной публике Галибин хорошо знаком не только как актер, но и режиссер, и руководитель крупнейших театров: Александринского театра в Петербурге, новосибирского театра «Глобус», московского Театра им. Станиславского. Последние два месяца Александр репетирует спектакль «Анна. Трагедия» в петербургском Театре-фестивале «Балтийский дом» — свое видение романа Льва Толстого «Анна Каренина», получившего в последние годы буквально вторую жизнь.

— Автор пьесы — Елена Гремина. С ней вы уже работали, делали «Мату Хари».

— «Мата Хари», «Дон Кихот», «Царь Максимилиан».

— Как родился этот проект?

— Идея была еще с тех пор, как я служил в Театре Станиславского и хотел сделать «Каренину» для труппы театра и своих студентов использовать — объединить их в такое единое целое. Из театра я ушел, а идея осталась и ждала, когда придет пора ее воплощать. И когда от театра «Балтийский дом» поступило предложение подумать над какой-то инсценировкой или пьесой, мы встретились, стали обсуждать — и возникло название «Анна Каренина». Эту идею я ни с кем не обсуждал — это была просто идея. Но когда театр сказал, мол, да, мы хотим «Анну Каренину» — я предложил Лену Гремину. Мы ведь и «Братья Ч» сделали с ней — спектакль участвовал в Чеховском фестивале, очень высоко был оценен. Стали работать с прошлого года, с сентября — встречались, обсуждали, писали. Вообще это такая замечательная ушедшая традиция — работать режиссеру с автором и прописывать спектакль исходя из режиссерской идеи.

— Гремина ассоциируется прежде всего с Любимовкой, с «новой драмой»…

— С Театром. doc, конечно.

— «Мата Хари», которую вы делали в Риге — это был «спектакль в эстетике немого кино». А «Анна Каренина», как его анонсируют — это «греческая трагедия». Как сочетаются «новая драма» и какие-то старинные формы, классические?

— Трагедия — это сильно сказано. Это просто попытка разобраться в этом романе в какой-то другой форме, чем это делалось до меня, попытка посмотреть на роман другими глазами. Мы не делаем инсценировку в реализме — «социалистическом» или просто в реализме. Мы подумали о каком-то остром восприятии, в котором есть элементы и трагедии, и символистского театра, и экзистенциальных элементов, и мистических — всё, что есть, собственно, в романе у Толстого. Конечно, рукой гения водил Бог, и он сделал вещи, которые многие не замечают. Они производят оглушающее впечатление на сознание. Это роман не об адюльтере, это понятно. Не о том, как мальчик трахнул девочку, девочка полюбила мальчика и решила, что не может без него жить, а у него, оказалось, был ребенок, потом родился еще один ребенок, и муж не дает развод. Конечно, дело не в этом. Лев Толстой заглянул в глубины сознания человека, и заглянул через Анну. Все наше с Леной действие выстроено как бы глазами Анны. Это сделано не буквально, но это именно взгляд Анны, которая находится в невозможной для нее ситуации — в ситуации греха. Слово «трагедия» в данном случае помогает как жанр, потому что в трагедии есть все необходимые элементы, в том числе и мистические, и философские, и экзистенциальные, и просто касающиеся человеческого нутра. Меня всегда интересовал человек, особенно в своих крайних, пограничных проявлениях. А у Толстого эта женщина находится на грани — и мне хотелось на сцене это явить. Все инсценировки, которые я видел — а их штук 5 известных, начиная с замечательной, реалистической, кстати картины с Лановым и Самойловой… мне хотелось вертикального существования на сцене как актеров, так и действия. Поэтому мы много работаем с игровой природой театра. Актеры постепенно привыкли к этой форме и сегодня мы в ней существуем.

Мне очень нравится английская картина Джо Райта с Кирой Найтли. Когда смотришь её в первый раз — восхищаешься приёмом, а в третий раз — понимаешь, что её проработал великий драматург, и что там не приём ради приёма, а прямо элементы романа Толстого, в том числе и мистические, через игру и театр переданные довольно точно, пусть и глазами англичанина. Я поклонник этой картины. Это, пожалуй, один из первых случаев игрового приёма для «Анны». Потому что, например, картина с Гретой Гарбо и последующие американские экранизации — все они достаточно реалистичные. Это не плохо, но мы решили пойти другим путём.

Но даже в картине Райта — достаточно реальная ситуация, хотя драматургия Стоппарда подразумевает более глубокие вещи, чем просто реальная картина. Но она мне нравится.

— У Джо Райта все-таки кино, там есть монтаж, и роман из 8 частей в два часа уложить возможно, ничем особо не жертвуя. Как вы этот объем перенесли в двухчасовую пьесу?

— У нас, например, полностью отсутствует линия Левина. Я не провожу параллель еще с кем-то и занимаюсь только Анной. Отсюда и название «Анна. Трагедия» — оно передает форму, в которой мы работаем, поэтому там нет и брата Левина, но основные персонажи все есть, и они, скорее, помогают Анне понять ее суть. Есть и все важные детали, вычитанные из романа, начиная с красного ридикюля и заканчивая шпагами — они, может, не совсем в хронологическом порядке идут, но присутствуют как знаки, символы, как нагнетание Толстым мистической атмосферы. И мы попытались в этой атмосфере существовать.

— Самого Каренина играете вы и Валерий Соловьев, актер театра «Балтийский дом». Понимаю, как это возможно в кино, когда вы после дубля можете отойти и посмотреть дубль на мониторе. Понимаю и как вы работаете в театре с другим актером. А как вы сами одновременно и ставите спектакль, и играете в нем?

— Было такое желание театра «Балтийский дом» — оно понятно, и не хотелось упустить эту возможность, выйти на сцену и создать интересную компанию. Я пока не могу сказать, что это легко дается. Сочинение этого персонажа потребовало определенных текстовых жертв. Это Каренин больше в визуальном восприятии, а не психологический, как это гениально делал Гриценко. Это Каренин отраженный, Каренин в глазах Анны, вычитанный из текста таким, каким его видит Анна.

— Нет ли риска, что получится Каренин-«функция»?

— Там есть эпизоды, которые говорят об обратном. Но все персонажи помогают раскрыть персонаж «Анна», они выписаны не так, как у Толстого или в любых замечательных картинах, которые мы знаем и любим. Это немножко другой ход — ход игры в роман, в персонаж, и только одна Анна существует серьезно.

— Пока был на репетиции, успел увидеть декорацию моста. Мост будет присутствовать как напоминание в течение всего спектакля?

— Нет-нет. Там нет как такового моста. Это такой железнодорожный путевой «знак», который может ассоциироваться и с паровозом, и с переходом, и с вагоном. Мы с художником, выстраивая пространство, пытаемся эти ассоциации для зрителя явить. Для меня очень важно, чтобы работал через сцену и актеров ассоциативный ряд, который мы сознательно туда внедряем. Если это будет читаться, то зритель будет как бы читать роман. Кто знает сюжет — будет видеть сюжет, а кто читал роман — будет идти за нами и читать роман, но в другом восприятии.

— Через персонажа Анны.

— Да. Вообще я как-то по-другому стал работать в театре. Очень много зависит от ситуации в том театре, в котором ты работаешь, от людей, от их заинтересованности, слаженности, ансамблевости. Вообще пытаешься создать ансамбль и атмосферу, при которой возникает взаимопонимание и единомыслие. С кем-то сразу, с кем-то нет. Меня очень привлекает момент сочинительства. Это сочинительство, которое мы ведем до прогонов — и это не значит, что в последний момент что-то будет меняться, нет, но сочинение будет продолжаться, пока точка не поставлена. Что-то добавляется из тех элементов, которые ты держишь, но на репетициях в аудитории не можешь туда внедрить, и только на сцене понимаешь, что это возможно — и сейчас это происходит.

— Вам со временем становится проще или сложнее ставить спектакли и играть?

— Сложнее. Знания мешают, и возникает желание еще чему-то научиться у кого-то. И тут все зависит от команды, с которой ты работаешь. У меня совершенно замечательная команда в «Балтийском доме». С Эдвальдом Смироновым мы отработали несколько спектаклей, понимаем друг друга, но его пластические решения меня иногда удивляют, потому что он очень точно берет задачу и преломляет таким образом, каким ты просто не увидел. Наташа Анастасьева, которая взяла на себя всё музыкальное оформление и работу с хором — она привнесла необычную атмосферу в спектакль. Мы все обговаривали, но много было сделано такого, что я как постановщик не могу сделать. Я очень рад нашей команде. Художник по костюмам у нас прекрасный, бригада, которая шила костюмы. И театр! Я пребываю в таком хорошем настроении, идя в театр, потому что все желания осущесвляются… конечно, эти желания зафиксированы, оговорены в самом начале, — ни одного сбоя, хотя сроки, прямо скажем, на грани.

— Я удивился, узнав, что вот уже и премьера, хотя, казалось бы, только начали.

— Да, мне тоже так казалось, но мы начали работать очень интенсивно. Природа этой постановки требует. И все откликнулись! Были вопросы, естественно, но откликнулись все. И театр совершил огромную работу — если он работает так всегда и со всеми постановщиками, такому театру можно только позавидовать.

— Тем более, вам есть, с чем сравнить. Вы и в Петербурге ставили во всех крупнейших театрах.

— Все же поменялось сейчас. Я давно в Петербурге не ставил. С тех пор, как сделал в театре на Литейном «С любимыми не расставайтесь» прошло 14 лет, а в Александринском работал с Валерием Владимировичем Фокиным лет 7 назад.

— Организационно театр меняется? Начинали вы как режиссер еще в перестроечные годы, и в начале 90-х ставили.

— Все держалось на энтузиазме и подвижничестве актеров и режиссера. Все работали на энтузиазме. «Ла-фюнф ин дер люфт» и «Три сестры» мы сделали за три копейки. Сейчас это смешные цены. Но у меня ничего не поменялось с точки зрения отношения. Я много делал спектаклей, в том числе и в Европе, и это научило меня грамотно расходовать время, деньги и правильно организовывать актеров. Командная работа решает всё, без этого невозможно работать было ни тогда, ни сейчас. Должна быть очень большая подготовительная работа, исследование. У нас Коля Симонов, художник, прекрасный образ придумал — но мы полгода говорили, прежде чем он родился. У кого-то, может быть, быстрее получается, но у нас вот такая, продуманная постановка, и я очень этому рад.

— Недавно вы сделали фильм «Золотая рыбка». Он еще не был в прокате, и мало кто из наших читателей его видел — расскажите о нём.

— Очень важной и дорогой для меня помощью была поддержка Министерства культуры, которое дало мне 70% бюджета на этот проект. Сейчас многие ругают Министерство, а я не могу ничего такого сказать. При этом у меня был продюсер, который должен был внести 30%, и эти 30% явились очень серьезным камнем преткновения. Не хочу про это говорить, но это была не лучшая работа продюсера. При этом мы сделали экспедицию, снимали в Киргизии, два месяца там жили, туда вывезли двух московских мальчиков — у нас два мальчика в фильме, одному 9, другому 7 лет. Сделали постпродакшн, и там начались какие-то непонятные мне проблемы. Но, тем не менее, картина получила первый приз на Московском фестивале в русской программе, и я этим горжусь, потому что там были очень сильные картины. Мы очень важна была и на фильме командная работа — работали прекрасные люди, и мы сделали достойную картину.

— Ваши театральные соратники с вами в кино переходят?

— Все-таки я в Москве снимал, а здесь пока не удавалось сделать.

— Есть какие-то предположения относительно проката?

— Все права отданы продюсеру, и теперь судьбу этой картины решает продюсер. Не считаю, что он всегда распоряжается правильно данной ему возможностью, но это уже его дело. «Золотая рыбка» систематически показывается, пойдет даже где-то в области в прокате. Я от этого отделен полностью, и это была одна из самых больших ошибок — 70% финансирования были даны именно мне. Больше того, этот сценарий еще в 2013 получил на «Киношоке» первую премию, и эти небольшие деньги были даны именно для того, чтобы стартануть. С 2006 года я хотел его сделать. Сценарий написала Эльзята Манджиева — молодая девочка, у которой сейчас уже есть за плечами картины, а тогда это был ее первый сценарий, и я в него влюбился. Было такое чувство и желание снять что-то про войну, связанное с детством моего папы, моей мамы, что-то связанное с блокадой, но не с точки зрения правды и психологического существования внутри, а с верой в дружбу, любовь, Родину, семью. Действие происходит в Киргизии, 1946 год, эвакуация. Два мальчика, поверив в сказку, что Золотая рыбка может вернуть им папу, который лежит в больнице — они начинают зарабатывать деньги, чтобы эту рыбку купить. Они увидели ее на рынке, мама прочитала им эту сказку, и они поняли, что это шанс. История их разочарований, побед, предательств — такая чистая, искренняя, глубокая, и там есть вера этих детей во что-то настоящее. Никто не отменял любовь, преданность, дружбу, предательство, и через детей эта мысль проводится. Мне кажется, многое удалось. Один из мальчиков получил приз на фестивале в Артеке. Картина оценена высоко и на других фестивалях — но, главное, чтобы это увидел зритель. А тут я не вправе судить: есть позиция человека, который владеет правами.

— Примерно представляете, что будет следующее, что будете делать в театре, в кино?

— О да, я представляю, но озвучивать пока не буду. Есть несколько договоров и в кино, и есть переговоры с театром. Но мне не хочется просто так ставить в театре «чтобы поставить». «Анна. Трагедия» — это же мой личный диалог как режиссера-постановщика со зрителем и с миром. Я веду этот диалог и хочу обратной связи, хочу услышать вопросы, или недоумение, какой-то отклик от мира. Торопиться со следующей постановкой не буду, просто подожду — и, может быть, из этого что-нибудь получится. В конце концов, знаете, Бердяев сказал, что творчество — это «творческий акт человека на творческий акт Бога». Бог, сотворив человека, совершил творческий акт. Человек ему отвечает на это. Когда ты являешься руководителем большого театра, ты по-другому строишь стратегию. Я восхищаюсь, скажем, стратегией Римаса Туминаса, его позицией, Льва Абрамовича Додина, Валерия Владимировича Фокина. Андрей Могучий, Юра Бутусов — они все выстраивают стратегию, и это непросто: они должны выпускать спектакли. Мне спешить некуда, я могу посмотреть и решить, надо мне это или не надо — и на сегодняшний день мне это нравится.